Теккерей Уильям Мейкпис - Из 'заметок О Разных Разностях'
Уильям Мейкпис Теккерей
Из "Заметок о разных разностях"
О двух мальчиках в черном
У изголовья моей кровати я держу Монтеня и "Письма" Хауэла. Если
случается проснуться ночью, я беру одну из этих книг, чтобы погрузиться в
сон под неспешную болтовню автора. Они всегда говорят лишь о том, что их
занимает, и это не надоедает мне. Я с удовольствием слушаю, как они снова и
снова заводят речь о прошлых днях. Их истории я читаю в полудреме и большую
часть не запоминаю. Для меня не секрет, что изъясняются они грубовато, по я
не придаю этому значения. Они писали в духе своего времени, а тогда это было
так же естественно, как ныне для шотландского горца или готтентота -
обходиться без той принадлежности мужского туалета, которая привычна для
нас. Не станем же мы возмущаться всякий раз, встретив в Кейптауне или
Инвернессе человека в легкой национальной одежде и с голыми ногами. Мне и в
голову не приходило, что "Сказки тысячи и одной ночи" - предосудительная
книга, до тех пор пока не случилось прочесть переработанное издание ее "для
семейного чтения". Вы можете сказать: "Qui s'excuse..." {Кто
оправдывается... (тот признает свою вину) (франц.).} Но, помилуйте, я пока
ни перед кем не провинился! Попросту я хочу заранее избавить себя от упреков
со стороны почтеннейшей миссис Гранди. И, повторяю, мне нравится и вряд ли
когда-нибудь наскучит слушать безыскусную болтовню двух дорогих моему сердцу
старых друзей - господина из Периге и маленького чопорного секретаря при
дворе Карла I. Их увлеченность собой ни в коей мере не отвращает меня. Я,
кажется, всегда с удовольствием буду слушать тех, кто в разумных пределах
рассказывает о самом себе. Да и о чем еще человек может говорить с большим
знанием дела? Когда я ненароком наступаю своему приятелю на мозоль, он
клянет меня за неловкость, не кривя душой. Он говорит о своем, и чувство
досады и боли выражается в его словах искренне и правдиво. Я знаю это по
собственному опыту: очень давно, в 1838 году, меня как-то обидели, и до сих
пор, когда за стаканом вина я вдруг вспоминаю об этом случае, то всегда
чувствую неодолимую потребность рассказать о нем. Будто мне наступают на
мозоль, и боль пронизывает меня, и я возмущаюсь, и даже, кажется, разражаюсь
проклятиями. Не далее как в прошлую среду я рассказал свою историю за
обедом. Случилось это так.
"Мистер Разные Разности, - обратилась ко мне сидящая рядом дама, - чем
это объяснить, что в ваших книгах определенная категория людей (представлять
ее могут как мужчины, так и женщины, - в данном случае не это главное), так
вот, чем вы объясните, что определенная категория людей в ваших
произведениях постоянно подвергается наладкам: вы в ярости обрушиваетесь на
них и начинаете жалить, колоть, поддевать, изничтожать и попирать ногами?"
И тут я не удержался. Конечно, мне не следовало этого делать. Между
закуской и жарким я рассказал ей свою историю, всю как есть. Рана моя вновь
начала кровоточить. Я испытывал страшную боль, острую и мучительную, как
никогда. Даже если суждено мне прожить половину Титонова века, все же и
тогда не затянется эта рана в моем сердце. Есть такие страдания и обиды,
которые ничто не в силах излечить. Конечно же, вам, добрейшая миссис Гранди,
ничего не стоит объяснить мне, что это не по-христиански, что следует
прощать и забывать, и так далее и тому подобное. Но как заставить себя
забыть? Как мне простить? Я могу простить приглашенного из ресторации слугу,
который разбил на том обеде мой чудесный стари
